Мадмуазель Машруум не позволяет себя узнать с первого взгляда. Это первое, что я чувствую, стоя перед этим крупным, почти живым полотном. Оно не просто висит на стене моей скромной мастерской — оно странным образом занимает пространство, дышит им.
Сто сорок сантиметров в ширину — целый мир, в котором правит только Она. Имя «Мадмуазель Машруум» витало в воздухе еще до того, как я его услышал и оно идеально. Ибо она — это грибница, мицелий, переплетение множества сущностей в одном теле, в одном лице.
Я встречаюсь с ней взглядом. Вернее, с ними. Ее глаза — это два разных неба над одним городом. Левый, зеленый, — это глухой, сумрачный лес, полный тишины и обещаний. В его болотной глубине прячется что-то древнее, первозданное. Правый, янтарный, — это жар пустыни, расплавленный металл, в котором куются сны и пророчества. Он обжигает. И этот раздвоенный взгляд не просто смотрит на меня — он считывает меня, проходя насквозь, оставляя ощущение странной прозрачности.
И губы… Полные, яркие, будто вылепленные из самой плоти мира. Они не улыбаются — нет. Они хранят улыбку. Еле уловимое движение уголков, затаившее знание, которое им не принадлежит, а принадлежит всем им сразу. Это насмешка над нашим, человеческим, желанием все категоризировать. «Вы хотите простоты? — словно говорят эти губы. — Ее нет. Есть только сложность, многослойность и тайна».
Финальный парадокс: отходя от картины, она собирается в целостный образ, вы осознаёте, что это не вы её изучали. Это она, всем своим множественным присутствием, изучала вашу единственность.
И её безмолвный вопрос висит в воздухе: «А вы уверены, что вы — только один?»